Интервью Ветерана ВОВ, доктора физико-математических наук, профессора Татьяны Валериановны Баженовой в честь дня Победы

Ветеран ВОВ, доктор физико-математических наук, профессор Татьяна Валериановна Баженова: «Хотелось бы верить, что передовой край нашей тематики находится где-то в космосе, на Солнце или звездах»

Сегодня, в День Победы, мы с гордостью и уважением рассказываем о Татьяне Валериановне Баженовой – докторе физико-математических наук, профессоре и ветеране Великой отечественной войны. Татьяна Валериановна награждена орденом Дружбы, медалями «За оборону Москвы», «За трудовую доблесть», «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина», «В память 850-летия Москвы», «Ветеран труда», а также Почетным знаком «60 лет битвы за Москву».

Татьяна Валериановна родилась 24 июля 1923 года, и является крупным ученым в области физической газовой динамики и теплофизики. Свою научную деятельность она начала в 1946 году после окончания Московского Государственного университета им. М.В. Ломоносова и прошла путь от инженера-физика оборонного завода до создателя и научного руководителя отдела физической газовой динамики Института теплофизики экстремальных состояний Объединенного института высоких температур РАН.

Т. В. Баженовой в соавторстве с ее учениками опубликовано более 170 работ и 5 монографий, в том числе «Ударные волны в реальных газах» (М., «Наука», 1967), Shock waves in real gases (Springer Verlag, 1973), «Нестационарные взаимодействия ударных волн» (М., «Наука», 1977), «Нестационарные взаимодействия ударных и детонационных волн в газах» (М., Наука, 1986, переиздано Hemisphere Publ. Corp. в 1989),

Татьяна Валериановна участвовала и продолжает участвовать в создании научных энциклопедий: Heat and Mass Transfer (1997 г.), «Энциклопедия низкотемпературной плазмы» (2000 г.), словарь «Энциклопедия низкотемпературной плазмы» (2003 г.). Под ее научным руководством и при непосредственном участии проведены фундаментальные научные исследования взаимодействия ударных волн в высокотемпературном газе и физико-химических процессов в ударных волнах и струях продуктов сгорания. Т.В. Баженова имеет широкий международный авторитет: с 1975 по 2001 год она была членом Консультативного Совета Международных Симпозиумов по ударным волнам, с 1977 по 1999 г. была со-редактором международного журнала «Shock Waves».

В честь Дня Победы мы публикуем интервью Татьяны Валериановны Баженовой о войне, науке, любви и молодом поколении ученых.

- Татьяна Валериановна, буквально перед самым началом Великой отечественной войны Вы окончили школу, а затем поступили в МГУ. Что вспоминается об этом непростом периоде?

- Начало войны застало меня через неделю после выпускного вечера, вернее, ночи, которую мы прогуляли по Москве. Я была председателем совета ОСОАВИАХИМа. И у меня было много друзей, окончивших летную школу. Все они погибли в самом начале войны.

В день объявления войны все школьники старших классов и выпускники прибежали в школу: «Скажите, что нужно делать?». Вскоре были сформированы да трудовых батальона: мальчики отправились под Ельню, девочки (с 7 по 10 класс и выше) собрались на Белорусском вокзале и погрузились в товарный состав, маршрут которого был нам неизвестен. «Разведка» донесла, что на передних платформах везут лопаты. Сначала мы подумали, что будем собирать урожай. Но вскоре стало известно, что мы едем под Брянск, к которому уже подходили немецкие войска. Нашей задачей было создание непроходимых для танков рвов под руководством нескольких саперов. Обстановка была очень тревожная. Мимо нас все время прогоняли на восток стада мычащих коров. Над нашими траншеями кружились вражеские самолеты, по временам раздавались пулеметные очереди. На горизонте был виден дым от пылающего Брянска.

Немецкие танки нашли обход и в наши рвы не пошли, а нас с трудом отправили в последних составах на Москву.

Все это время мы не имели связи с родными, и по приезде узнали о бомбежках Москвы.

Часть зданий МГУ была разрушена (в том числе и клуб, размещавшийся в Храме св. Татьяны). Университет готовился к эвакуации. Студенты были мобилизованы на создание окопов и рвов вокруг Москвы (дело привычное...)

«Пусть в желудках вакуум и в мозолях руки

И не раз мы мокли под дождем –

Наши зубы точены о гранит науки,

Опосля гранита глина нипочем»

Студенческая песня

 

К концу 1941 года в МГУ начали собирать оставшихся в Москве студентов. На перовом курсе собралось 30 человек из мехмата, физфака МГУ и из физмата МГПИ.

Я предъявила свой найденный на полу в канцелярии золотой аттестат и была зачислена на стипендию.

Работу на телеграфе (я работала доставщиком телеграмм) прекратить не могла по двум причинам: во время войны работники не имели права покидать работу, а на стипендию наша семья прожить не могла. Чтобы иметь возможность посещать занятия, я попросила перевести меня в ночную смену. Это стоило большого труда, так как в ночную смену разрешалось работать только мужчинам. Помогло вмешательство секретаря парткома, которой я до сих пор благодарна.

В разрушенном бомбой Университете оставалось мало помещений для занятий. В здании физического факультета ударной волной были выбиты все стекла, хотя это здание было экранировано. большим корпусом Зоологического музея, которое не пострадало. Ударная волна прошла через арку, стала там производить серьезные разрушения. Это явление меня очень заинтересовало, и в дальнейшем я специализировалась на изучении взрывных и ударных волн. Пока же мы занимались в Зоологическом музее, разместившись, как в фильме Рязанова, между чучелами крупных животных. Некоторые лекции, нуждающиеся в демонстрациях, необходимо было читать в Большой физической аудитории. Профессора не снимали варежек. Надеясь, что вода не замерзнет на ходу, открыли кран. Наутро в раковине стоял изящный столбик льда.

Перед войной на физфаке существовала кафедра ядерной физики. Студентов этой кафедры считали бесполезными мечтателями. Им даже не давали бронь от армии.

Но когда стало ясно, что в СССР нужно работать над атомной бомбой, вышел приказ о возвращении студентов на физфак. Пришлось разыскивать их адреса через знакомых девушек. Многие студенты тогда вернулись к учебе и были направлены на работу в атомную промышленность.

 

- Расскажите, пожалуйста, о той работе, которой вы занимались в годы ВОВ? В 1950 году Вы защитили кандидатскую диссертацию. Получается, что в годы войны Вы активно работали над материалами к ней? Как это происходило?

Да, мои студенческие годы в точности совпали с годами войны (я окончила школу и поступила на физфак МГУ в июне 1941 года). Мы учились под бомбёжками, копали окопы, выезжали на дровозаготовки, по ночам я работала почтальоном. Во время авианалётов приходилось иногда дежурить на чердаке, чтобы вовремя погасить зажигательную бомбу. Мне не довелось, но моя мама и младший брат не раз успешно сбрасывали огромными клещами пылающий комок на асфальт или в специальный ящик с песком.

Вряд ли эту деятельность и эти годы можно буквально считать «подготовкой диссертации». Но наверняка какой-то базис они заложили. Однажды после взрыва бомбы во дворе ударная волна пронеслась через узкую арку дома. Помню, как возникло острое желание понять, что же там и как происходило. Так, постепенно, накапливалось... Не стало страха перед взрывами, пламенем, разрушениями. А ещё я научилась преодолевать трудности и организовывать работу самых разноплановых коллективов в самых разных условиях. Теперь я понимаю, что всё это действительно легло в основу не только моей работы над кандидатской диссертацией, но и всей моей дальнейшей научной деятельности.

В итоге я занялась физической газодинамикой, ударными волнами, детонациями и взрывами.

Основная работа закипела после окончания войны. Условия для экспериментов были, конечно, тяжёлыми. Это чуть позже, с началом ядерных и космических гонок, физика станет престижнее и будет находиться в фокусе внимания, а тогда... Не то что приборов, даже самых простых материалов не было. Университет по-прежнему находился в эвакуации в Ташкенте. Всё приходилось мастерить собственными руками, приносить из дома, одалживать у коллег и соседей.

Я изучала особенности возникновения горения при распространении фронта пламени внутри стеклянной трубки. Для фиксации динамики процесса использовался фотоаппарат с открытым объективом, для перемотки плёнки я притащила из дома моторчик от швейной машинки. Вся подготовка (сборка, запуск) происходила в абсолютной темноте, наощупь и по памяти. Количество запускаемой в камеру газовой смеси контролировалось только по времени, на которое открывался вентиль. Нужно было точно воспроизводить это время от опыта к опыту. В темноте смотреть на часы невозможно, никаких таймеров со звуковым сигналом у нас не было, и я отсчитывала необходимые секунды по времени звучания ритмичной песенки, которую бубнила вслух. Нужный интервал был около полутора минут, и мне удавалось воспроизвести его с точностью до секунды! Мы потом проверяли несколько раз. Помню всю эту песню до сих пор.

После диплома была работа на одном из областных оборонных предприятий, затем аспирантура снова на физфаке МГУ, кандидатскую диссертацию я защитила в 1950 году.

В последующие годы развитие ракетной промышленности во всем мире послужило толчком к созданию нового направления в физике – физической газодинамики. Физическая газодинамика изучает газ не как среду, состоящую из молекул в виде твердых и неизменных шариков, а учитывает процессы, происходящие с молекулами и внутри них – ионизацию, диссоциацию, перераспределение энергии на внутренние степени свободы.

Этим исследованиям я и посвятила всю свою жизнь.

- Какое из Ваших исследований было самым сложным? А самым интересным?

- Самое сложное? Было много трудоемких, важных, красивых исследований, но мы почти всегда добивались результата и решали поставленные задачи. А решённые задачи редко остаются в памяти как «сложные».

Вспоминается неожиданное исследование ударной волны в жидкости, нас попросили исследовать возможность создать мощную волну сжатия электрическим разрядом под водой. Это уже была гидродинамика: немного другой, не наш профиль. Но удачное решение задачи давало бы путь к защите судов от донных мин. Мы взялись, возились долго, работа под водой была очень сложной. Помню опыты сначала в кастрюле, потом в ванне, потом на Москве-реке… Завершилось всё командировками и неудачными подводными испытаниями на Черном море. Оказалось, что условия слишком отличаются, нужный фронт сжатия под водой не образуется. Было обидно.

Но это было редким исключением. Чаще всего наши исследования находили не только признание в научном сообществе, но и практическое применение в важнейших отраслях экономики.

Самое интересное? В 1953 году в Лаборатории физики горения Московского энергетического Института АН СССР заработала наша первая экспериментальная установка для исследования ударных волн – ударная труба.

Мы собирали её собственными руками, без проверенных чертежей, на основе общих описаний моделей в теоретических работах. Работа была интересной и увлекательной.

Не обходилось и без курьёзов и внезапных открытий. Мы не сомневались, что ударную волну в трубе должен создавать поршень (так написали теоретики!), но сколько же хлопот нам этот поршень доставлял! После каждого опыта он с оглушительным хлопком вылетал из трубы и в лучшем случае терялся, а в худшем - что-нибудь разбивал. Приходилось возводить громоздкие уловители и часто ремонтировать или заменять этот поршень. И вот однажды я забыла вставить его в трубу. Когда мы поняли, что «выстрел» получился холостым, то поначалу даже не хотели проявлять пленку, зачем зря ценные реактивы тратить? Но любопытство взяло верх, пленку проявили, и – о, чудо! – результат практически не отличался от предыдущих опытов! Ударная волна прекрасно создавалась и без поршня, просто уплотнением газа, образовавшимся на входе в трубу! Довольно скоро наша труба стала «беспоршневой». Эксперименты продолжились с гораздо более высокой результативностью.

Но особо интересными я бы назвала исследования детонации.

Детонация в нашем контексте – это взрыв газа, который образуется в результате движения ударной волны в ограниченном пространстве. Нам удалось экспериментально установить механизм формирования детонации при сгорании газа в трубах; обнаружить режим очагового воспламенения газа за ударной волной. Говоря простыми словами – понять, как именно волна сжатия приводит сначала к небольшому воспламенению, а потом к сокрушительному взрыву. И всё это мы создавали и изучали экспериментально. Была особая романтика – работать в лаборатории, где каждый день что-то взрывается.

Лирическое отступление: история любви

Не могу не упомянуть ещё одну важную для меня работу. Она не была самой сложной или самой интересной, но этот эпизод моей жизни очень мне дорог. Я говорю о расчете толщины керамической обмазки для космических кораблей и баллистических ракет в далёком 1953 году. Задание было очень срочным, только физическая газодинамика могла дать ответ. Так получилось, что в разгар «космической» гонки именно мы, наш отдел, оказались обладателями знаний о процессе горения в плазме на фронтовой части входящего с орбиты в атмосферу космического корабля, уникальных формул и всех параметров, необходимых для расчета. Не хватало мощного компьютера.

Совсем не хватало, принципиально: не было его ещё в СССР. Но случай и туристические походы свели меня с компанией ребят, именно в это время в полной секретности выполнявших отладку только что созданного советского компьютера М2. Один из них принес баночку лыжной мази, завернутую в использованную распечатку на перфоленте. Это от меня не ускользнуло. Слово за слово, и стало понятно: вот он, так нужный нам суперкомпьютер! И нам удалось пробить все преграды, договориться со всеми, запустить наши расчеты в качестве отладочной задачи, провести вычисления, получить результат и в итоге опередить американцев в космосе!

Моя роль в этой истории была скромной (я лишь организовывала взаимодействие расчетчиков и компьютерщиков и помогала интерпретировать результаты) но оценку получила высокую: я была награждена медалью «За трудовую доблесть» в честь полета Гагарина.

Я бы отнесла эту работу не только к физике, тут ещё и история. История наших побед в космосе, история советской вычислительной техники, пример командообразования и преодоления межведомственных барьеров…

А для меня это еще и история любви: ведь именно в этой компании компьютерщиков я встретила моего будущего мужа, Юру Лавренюка, с которым мы вместе прожили более 68 лет.

- На протяжении многих лет Вы работаете с молодежью. Что можно сказать о современных молодых исследователях? Отличаются ли они от тех, с кем Вы вместе учились и начинали работу в науке? Если да, то какие именно ключевые отличия?

Молодежь... для науки это довольно размытое понятие.

Так получилось, что в молодости (ещё со школы) я довольно часто попадала «на карандаш» для статей в стенгазетах, газетах и журналах. Забавляла динамика штампов для обозначения возраста. Обо мне писали: «маленькая девочка» (уже помогает маме...), «юная студентка», «молоденькая аспирантка», «молодая сотрудница». Вскоре после защиты докторской (мне было 42 года) в присланном мне на проверку черновике очередной статьи я с ужасом прочитала: «...моложавая заведующая лабораторией».

«Так, хватит! – сказала я себе. – В следующей статье будет «молодящаяся». И решительно вычеркнула.

С тех пор я старалась, чтобы мой возраст (особенно акцент на молодость) не комментировался.

И только через полвека, совсем недавно, в 2013, я сама нарушила этот запрет. Мне было уже 90 лет, и мне посчастливилось присутствовать на 95-летнем юбилее директора нашего института Александра Ефимовича Шейндлина. Как раз в это время был очередной «приступ» борьбы за омоложение кадров, и Александр Ефимович частенько заявлял, что хотел бы видеть вокруг себя больше молодёжи. И я позволила себе в шуточном поздравлении написать:

«Желаю новых Вам побед!

Ваш юбилей мне тем дороже,

Что я могу, на фоне Ваших лет,

Себя причислить к молодежи!».

Шутка имела успех.

Так вот, о молодёжи.

Мне трудно объективно оценить современную научную молодежь, я более 6 лет (после первого перелома бедра) не читаю лекций студентам, а полгода назад меня уже проводили на пенсию. Мои суждения складываются на основе воспоминаний, разговоров с коллегами, информации от моих детей и наблюдений за внуками и правнуками.

Да, в целом современная научная молодежь не так много читает, больше доверяет численным расчетам, чем теориям и классическим уравнениям, и не всегда имеет склонность к тщательной и кропотливой аналитической работе («поиску научной истины»).

Но всё это с лихвой компенсируется их умением быстро найти во всемирной сети нужную информацию, провести расчеты на компьютерах и обсудить всё в форумах и чатах с коллегами и друзьями, даже если они находятся на другом конце планеты. Это их огромное преимущество.

Ещё бы я отметила (как ни странно) – высокий процент «горящих глаз».

В годы моей молодости наука (а в особенности – физика) была привлекательным социальным лифтом советского общества. Конкурс на поступление в вузы был огромным, но диплом физика почти автоматически давал тебе местечко на мощном эскалаторе, который может затащить тебя на самую вершину. И даже на «промежуточных этажах» было очень комфортно, можно было неплохо жить даже без особого рвения и результатов. Иными словами, много молодых людей шло в науку ради карьеры и престижа.

Сейчас таких практически нет. Вот и получается, что среди современных студентов и молодых ученых процент по-настоящему увлеченных наукой людей с горящими глазами больше, чем был раньше. Жаль, что в абсолютном выражении их гораздо меньше.

- Где, по Вашему мнению, сейчас находится научный фронтир в Вашей области? Как Вы считаете, какие открытия в этой области нас ждут в ближайшие годы?

- Возможно, что развитие компьютерных технологий, больших баз данных и искусственного интеллекта превратят аналитический и теоретический анализ полученных результатов в модельный. Сейчас трудно предсказать, к чему это приведет.

Ещё хотелось бы верить, что передовой край нашей тематики находится где-то в космосе, на Солнце или звездах. Возможно – в исследованиях взрывов при извержениях, землетрясениях и техногенных катастрофах. Очень перспективны управляемые взрывы.

Но возможно, что я ошибаюсь, и о том, какие сейчас исследования актуальнее всего, можно будет открыто говорить лишь через несколько десятков лет. Как всегда и было в нашей области.

- Какой совет Вы могли бы дать ребятам, которые сегодня учатся в университете и думают о пути исследователя?

Прежде, чем дать такой совет, я хотела бы сделать признание.

Я не считаю себя очень уж талантливым учёным-физиком. Сейчас я уже могу в этом признаться. Меня всегда окружали гораздо более талантливые люди: рукастые виртоузы-экспериментаторы, эрудированные гениальные теоретики, всемогущие программисты и компьютерщики. Я немножко (да кого я обманываю? – сильно!) им завидовала, восхищалась ими. Но ведь кто-то должен помочь им собраться в единую команду, поставить задачи (общие и персональные), воодушевить, если требуется. А потом понять, что за результат получен, проанализировать его, облечь в форму слов, графиков, плакатов, статей, книг и диссертаций. Я себя находила именно в этой, трудной, но очень благодарной работе.

Вот так я плавно подошла к советам молодежи и, особенно, студентам.

Конечно же, в первую очередь надо любить физику. Но повторю банальную фразу: современная наука уже давно перестала быть уделом одиночек, сколь бы талантливыми они ни были. Очень важно найти «свою команду» и стать в ней востребованным (а лучше – незаменимым) элементом.

Из этого вытекают не один, а сразу четыре совета:

- получить максимально универсальное базовое образование (чтобы быть способным совершенствоваться в любом направлении);

- найти ту область, где можешь оказаться нужным и незаменимым и упорно совершенствоваться в ней;

- настойчиво искать то место, где окажешься нужен;

- научиться работать в команде.

 

Т.В. Баженова. 1942 г. Москва